Неточные совпадения
Алексей Александрович думал и говорил, что ни в какой год у него не было столько служебного дела, как в нынешний; но он не сознавал того, что он сам выдумывал себе в нынешнем году дела, что это было одно из средств не открывать того ящика, где
лежали чувства к
жене и семье и мысли о них и которые делались тем страшнее, чем дольше они там
лежали.
Алексей Александрович поклонился Бетси в зале и пошел к
жене. Она
лежала, но, услыхав его шаги, поспешно села в прежнее положение и испуганно глядела на него. Он видел, что она плакала.
Почитав еще книгу о евгюбических надписях и возобновив интерес к ним, Алексей Александрович в 11 часов пошел спать, и когда он,
лежа в постели, вспомнил о событии с
женой, оно ему представилось уже совсем не в таком мрачном виде.
И так они старели оба.
И отворились наконец
Перед супругом двери гроба,
И новый он приял венец.
Он умер в час перед обедом,
Оплаканный своим соседом,
Детьми и верною
женойЧистосердечней, чем иной.
Он был простой и добрый барин,
И там, где прах его
лежит,
Надгробный памятник гласит:
Смиренный грешник, Дмитрий Ларин,
Господний раб и бригадир,
Под камнем сим вкушает мир.
— Ну, хлопцы, полно спать! Пора, пора! Напойте коней! А где стара́? (Так он обыкновенно называл
жену свою.) Живее, стара, готовь нам есть; путь
лежит великий!
Слушай внимательно: и дворник, и Кох, и Пестряков, и другой дворник, и
жена первого дворника, и мещанка, что о ту пору у ней в дворницкой сидела, и надворный советник Крюков, который в эту самую минуту с извозчика встал и в подворотню входил об руку с дамою, — все, то есть восемь или десять свидетелей, единогласно показывают, что Николай придавил Дмитрия к земле,
лежал на нем и его тузил, а тот ему в волосы вцепился и тоже тузил.
Кабанова. Ты вот похвалялась, что мужа очень любишь; вижу я теперь твою любовь-то. Другая хорошая
жена, проводивши мужа-то, часа полтора воет,
лежит на крыльце; а тебе, видно, ничего.
— Теперь давайте, двигайте дело графини этой. Завтра напишем апелляцию… Это мы тоже выиграем. Ну, я, знаете, должен
лежать, а вы к
жене пожалуйте, она вас просила. Там у нее один… эдакий… Из этих, из модных… Искусство, философия и всякое прочее. Э-хе-хе…
— В библии она прочитала: «И вражду положу между тобою и между
женою». Она верит в это и боится вражды, лжи. Это я думаю, что боится. Знаешь — Лютов сказал ей: зачем же вам в театрах лицедействовать, когда, по природе души вашей, путь вам
лежит в монастырь? С ним она тоже в дружбе, как со мной.
— Нет, ей-богу, ты подумай, —
лежит мужчина в постели с
женой и упрекает ее, зачем она французской революцией не интересуется! Там была какая-то мадам, которая интересовалась, так ей за это голову отрубили, — хорошенькая карьера, а? Тогда такая парижская мода была — головы рубить, а он все их сосчитал и рассказывает, рассказывает… Мне казалось, что он меня хочет запугать этой… головорубкой, как ее?
Через час он тихо вошел в спальню, надеясь, что
жена уже спит. Но Варвара,
лежа в постели, курила, подложив одну руку под голову.
— А где немцы сору возьмут, — вдруг возразил Захар. — Вы поглядите-ка, как они живут! Вся семья целую неделю кость гложет. Сюртук с плеч отца переходит на сына, а с сына опять на отца. На
жене и дочерях платьишки коротенькие: всё поджимают под себя ноги, как гусыни… Где им сору взять? У них нет этого вот, как у нас, чтоб в шкапах
лежала по годам куча старого изношенного платья или набрался целый угол корок хлеба за зиму… У них и корка зря не валяется: наделают сухариков да с пивом и выпьют!
На одном
лежал Сейоло, на другом его
жена.
Жена Григория, Марфа Игнатьевна, на спрос Ивана Федоровича, прямо заявила ему, что Смердяков всю ночь
лежал у них за перегородкой, «трех шагов от нашей постели не было», и что хоть и спала она сама крепко, но много раз пробуждалась, слыша, как он тут стонет: «Все время стонал, беспрерывно стонал».
Там,
лежа за перегородкой, он, вероятнее всего, чтоб вернее изобразиться больным, начнет, конечно, стонать, то есть будить их всю ночь (как и было, по показанию Григория и
жены его), — и все это, все это для того, чтоб тем удобнее вдруг встать и потом убить барина!
Из кухни он пошел к
жене. Она
лежала, спрятавши лицо в подушки, при его входе встрепенулась...
Бывает и так, что, кроме хозяина, застаешь в избе еще целую толпу жильцов и работников; на пороге сидит жилец-каторжный с ремешком на волосах и шьет чирки; пахнет кожей и сапожным варом; в сенях на лохмотьях
лежат его дети, и тут же в темном я тесном углу его
жена, пришедшая за ним добровольно, делает на маленьком столике вареники с голубикой; это недавно прибывшая из России семья.
Молодой умерла Марфа Тимофеевна и в гробу
лежала такая красивая да белая, точно восковая. Вместе с ней белый свет закрылся для Родиона Потапыча, и на всю жизнь его брови сурово сдвинулись. Взял он вторую
жену, но счастья не воротил, по пословице: покойник у ворот не стоит, а свое возьмет. Поминкой по любимой
жене Марфе Тимофеевне остался беспутный Яша…
Макар отмалчивался и целые дни
лежал пластом в балагане, предоставляя
жене убираться с покосом.
Даже ночью, когда Родион Антоныч
лежал на одной постели со своей
женой, он едва забылся тревожным тяжелым сном, как сейчас же увидал самый глупейший сон, какой только может присниться человеку.
Он умер утром, в те минуты, когда гудок звал на работу. В гробу
лежал с открытым ртом, но брови у него были сердито нахмурены. Хоронили его
жена, сын, собака, старый пьяница и вор Данила Весовщиков, прогнанный с фабрики, и несколько слободских нищих.
Жена плакала тихо и немного, Павел — не плакал. Слобожане, встречая на улице гроб, останавливались и, крестясь, говорили друг другу...
Усталая, она замолчала, оглянулась. В грудь ей спокойно легла уверенность, что ее слова не пропадут бесполезно. Мужики смотрели на нее, ожидая еще чего-то. Петр сложил руки на груди, прищурил глаза, и на пестром лице его дрожала улыбка. Степан, облокотясь одной рукой на стол, весь подался вперед, вытянул шею и как бы все еще слушал. Тень
лежала на лице его, и от этого оно казалось более законченным. Его
жена, сидя рядом с матерью, согнулась, положив локти на колена, и смотрела под ноги себе.
А муж — пьяница необрезанный; утром, не успеет еще
жена встать с постели, а он
лежит уж на лавке да распевает канты разные, а сам горько-прегорько разливается-плачет.
— Третий год пластом
лежит, — ответила за него
жена, — сначала и день и ночь криком кричал, хоть из избы вон беги, а теперь потише сделался.
Несмотря на те слова и выражения, которые я нарочно отметил курсивом, и на весь тон письма, по которым высокомерный читатель верно составил себе истинное и невыгодное понятие, в отношении порядочности, о самом штабс-капитане Михайлове, на стоптанных сапогах, о товарище его, который пишет рисурс и имеет такие странные понятия о географии, о бледном друге на эсе (может быть, даже и не без основания вообразив себе эту Наташу с грязными ногтями), и вообще о всем этом праздном грязненьком провинциальном презренном для него круге, штабс-капитан Михайлов с невыразимо грустным наслаждением вспомнил о своем губернском бледном друге и как он сиживал, бывало, с ним по вечерам в беседке и говорил о чувстве, вспомнил о добром товарище-улане, как он сердился и ремизился, когда они, бывало, в кабинете составляли пульку по копейке, как
жена смеялась над ним, — вспомнил о дружбе к себе этих людей (может быть, ему казалось, что было что-то больше со стороны бледного друга): все эти лица с своей обстановкой мелькнули в его воображении в удивительно-сладком, отрадно-розовом цвете, и он, улыбаясь своим воспоминаниям, дотронулся рукою до кармана, в котором
лежало это милое для него письмо.
— Кириллов, мы вместе
лежали в Америке… Ко мне пришла
жена… Я… Давайте чаю… Надо самовар.
— Да, — отвечал Егор Егорыч, — и вот поэтому я так и жаждал вас скорей видеть!.. Сегодня ночью я думал, что жив не останусь, а между тем на мне
лежит главнейшее дело моей жизни, не совершив которого я умру неспокойно!.. Я еще прежде вам говорил, что
жена моя, по своим мыслям и по своим действиям, давно масонка!.. Но ни она, ни я не желаем ограничиваться этим и хотим, чтобы она была принята в ложу!..
Она легла. Прошло четверть часа. Расслабляюще, томно пахла глициния, сказочно-прекрасно звучал оркестр вдали, но муж и
жена не могли заснуть и
лежали, боясь потревожить друг друга, с закрытыми глазами, стараясь не ворочаться, не вздыхать, не кашлять, и каждый понимал, что другой не спит.
Солдаты говорили, что у нее не хватает ребра в правом боку, оттого она и качается так странно на ходу, но мне это казалось приятным и сразу отличало ее от других дам на дворе — офицерских
жен; эти, несмотря на их громкие голоса, пестрые наряды и высокие турнюры, были какие-то подержанные, точно они долго и забыто
лежали в темном чулане, среди разных ненужных вещей.
В субботу найдены были обуглившиеся трупы. Женщина обгорела с двумя детьми, — это
жена сторожа, только что разрешившаяся от бремени, еще два ребенка, дети солдата Иванова, который сам
лежал в больнице…
На дворе происходила страшная суматоха.
Жена Петра бегала как полоумная из угла в угол без всякой видимой цели; старуха Анна
лежала распростертая посредь двора и, заломив руки за голову, рыдала приговаривая...
Петр и
жена его, повернувшись спиной к окнам, пропускавшим лучи солнца, сидели на полу; на коленях того и другого
лежал бредень, который, обогнув несколько раз избу, поднимался вдруг горою в заднем углу и чуть не доставал в этом месте до люльки, привешенной к гибкому шесту, воткнутому в перекладину потолка.
Они ехали в отдельном купе. Обоим было грустно и неловко. Она сидела в углу, не снимая шляпы, и делала вид, что дремлет, а он
лежал против нее на диване, и его беспокоили разные мысли: об отце, об «особе», о том, понравится ли Юлии его московская квартира. И, поглядывая на
жену, которая не любила его, он думал уныло: «Зачем это произошло?»
Художник был болтлив, как чиж, он, видимо, ни о чем не мог говорить серьезно. Старик угрюмо отошел прочь от него, а на другой день явился к
жене художника, толстой синьоре, — он застал ее в саду, где она, одетая в широкое и прозрачное белое платье, таяла от жары,
лежа в гамаке и сердито глядя синими глазами в синее небо.
Провожая сына в дорогу, она замечает, что все делается не так, как нужно по ее: сын ей и в ноги не кланяется — надо этого именно потребовать от него, а сам не догадался; и
жене своей он не «приказывает», как жить без него, да и не умеет приказать, и при прощанье не требует от нее земного поклона; и невестка, проводивши мужа, не воет и не
лежит на крыльце, чтобы показать свою любовь.
Только на месте кузницы, за огромной кучей щеп и гнилушек, образовался уютный угол, но там было страшно сидеть, — всё чудилось, что под этой кучей
лежит Савёлова
жена с разбитой головой.
В окнах домов зажигались огни, на улицу падали широкие, жёлтые полосы света, а в них
лежали тени цветов, стоявших на окнах. Лунёв остановился и, глядя на узоры этих теней, вспомнил о цветах в квартире Громова, о его
жене, похожей на королеву сказки, о печальных песнях, которые не мешают смеяться… Кошка осторожными шагами, отряхивая лапки, перешла улицу.
Безногая
жена Перфишки тоже вылезла на двор и, закутавшись в какие-то лохмотья, сидела на своём месте у входа в подвал. Руки её неподвижно
лежали на коленях; она, подняв голову, смотрела чёрными глазами на небо. Губы её были плотно сжаты, уголки их опустились. Илья тоже стал смотреть то в глаза женщины, то в глубину неба, и ему подумалось, что, может быть, Перфишкина
жена видит бога и молча просит его о чём-то.
Я
лежал и блаженствовал. Вася за мной ухаживал, как за братом, доставал мне книги из шкафа, и я читал запоем. Старик Григорьев заходил по два раза в день, его пятнадцатилетняя дочка, красавица Надя, приносила печенье и варенье к чаю,
жена его Анна Николаевна — обед.
Пошла, воротилась с иконой —
Больной уж безгласен
лежал,
Одетый как в гроб, причащенный,
Увидел
жену, простонал...
Подошла ночь, когда решено было арестовать Ольгу, Якова и всех, кто был связан с ними по делу типографии. Евсей знал, что типография помещается в саду во флигеле, — там живёт большой рыжебородый человек Костя с
женой, рябоватой и толстой, а за прислугу у них — Ольга. У Кости голова была гладко острижена, а у
жены его серое лицо и блуждающие глаза; они оба показались Евсею людьми не в своём уме и как будто долго
лежали в больнице.
Ему стало жалко Раису — зачем она сделалась
женою человека, который говорит о ней дурно? И, должно быть, ей очень холодно
лежать, голой на кожаном диване. Мелькнула у него нехорошая мысль, но она подтверждала слова старика о Раисе, и Евсей пугливо прогнал эту мысль.
Прошло недели две. Князь и княгиня, каждодневно встречаясь, ни слова не проговорили между собой о том, что я описал в предыдущей главе: князь делал вид, что как будто бы он и не получал от
жены никакого письма, а княгиня — что к ней вовсе и не приходил Миклаков с своим объяснением; но на душе, разумеется, у каждого из них
лежало все это тяжелым гнетом, так что им неловко было даже на долгое время оставаться друг с другом, и они каждый раз спешили как можно поскорей разойтись по своим отдельным флигелям.
— Спасибо вам, детушки! Иван Архипыч старик дряхлый, и
жена у него плоха. Да это ничего: доплелись бы как-нибудь до Калуги; а вот что — у них в дому
лежит больной офицер.
Олухов между тем, выспавшись, почувствовал робость в отношении
жены, очень хорошо сознавая, что без ее участия в делах ему одному ничего не сделать. Придя к ней вечером, как только с ней кончилась истерика и она, совершенно еще ослабевшая,
лежала в постели, он стал просить у ней прощения. На это ему Домна Осиповна сказала...
— Обвинять человека в том, что он полюбил или разлюбил, это глупо, — убеждал он себя,
лежа и задирая ноги, чтобы надеть сапоги. — Любовь и ненависть не в нашей власти. Что же касается мужа, то я, быть может, косвенным образом был одною из причин его смерти, но опять-таки виноват ли я в том, что полюбил его
жену, а
жена — меня?
Ночью по-прежнему бессонница, но утром я уже не бодрствую и не слушаю
жены, а
лежу в постели.
А в избе все шла попойка, и никто в целом доме в эти минуты не подумал о Насте; даже свахи только покрикивали в сарайчике, где
лежал отбитый колос: «Не трожь, не дури, у тебя
жена есть!» — «Ай, ну погоди!
Пётр
лежал в постели, закинув руки под голову, бородою в потолок, искоса смотрел на
жену и находил, что она похожа на какую-то машину, а от её мази пахнет варёной севрюгой.
Матушка еще
лежала на кровати против дверей, а по правую руку стоял кум, превосходнейший человек, Иван Иванович Ерошкин, служивший столоначальником в сенате, и кума,
жена квартального офицера, женщина редких добродетелей, Арина Семеновна Белобрюшкова.